Ирина Алавердова - художница, «русская парижанка». Искусство Ирины необыкновенно светлое, позитивное, дарящее радость. Родилась Ирина в Москве. Является членом Союза художников России, Международной ассоциации «Aurelia Cote d’Azur». Работы художницы находятся в собраниях: Государственного Владимиро-Суздальского музея-заповедника, Российского фонда культуры, Музея современного искусства, Музея современного искусства Нагорного Карабаха, Государственного музея г. Ханты-Мансийска, музея Ватикана, а также в частных собраниях в России, Швейцарии, Монако, Франции, Великобритании, США, Чехии. Ирина – действительный член Международной академии творчества (Москва, Россия) и Европейской академии естественных наук (ЕАЕН, Ганновер,Германия).
«Извлекая из красок звуки...»
Нет ничего сложнее, чем говорить о том, что изначально трудно подчиняется слову. Несказуемое – так назвал его Александр Блок. Неизглаголанное – так говорил о том же Михаил Врубель. Здесь нам остается только чувствовать и затем, вслед чувству, на ощупь подбирать части речи, совмещая их так, чтобы в результате они обрели свет, цвет, мелодию.
«Золото холмов» (холст, масло. 97х150)
Живопись молчалива, но изобразительное искусство, когда оно честно и истинно, всегда музыкально. В этом нет странного даже с физической точки зрения: звук и цвет имеют единую волновую природу. Мы говорим о тональности и гамме, когда оцениваем и палитру, и звучание. Линия рисунка и жест также находятся в пластическом родстве: художник пишет, и в его распоряжении – графика рисунка, а хореограф рисует пластические образы в движениях танцующего тела.
Именно соединение этих вне-вербальных возможностей, где ничто, чтобы быть понятым, не требует словесных определений, часто ставит нас, привыкших давать всему устные обозначения, в тупик, несмотря на то что «вначале было Слово». Но То Слово было сказано в немыслимой, непредставимой тишине. Оно само было Вселенской Тишиной, однако Тишиной, поющей и звучащей, как Божественная литургия, которую служил Сам Творец, созидая Бытие.
Творчеству всегда необходимо состояние внутренней бессловесности, хотя бы на этапе замысла. Этим необходимым для одухотворенного труда умением московский художник Ирина Алавердова наделена сполна. В ее работах молитвенное молчание, из которого рождается музыка сфер, отчетливо ощутимо. Образы, воплощенные в тонах и линиях, хранят звучные и гармоничные, хорошо темперированные, как знаменитый клавир Баха, мелодические вибрации, которые слышны почти физически – зрителю надо только остановить внутри себя болтовню постоянно лепечущего что-то лукавого ума, который так и норовит отвлечь нас от слушания сердцем.
Картина из серии «Березовый клавир Баха» Прелюдия и фуга соль мажор, ХТК, том I. Апрель (холст, масло. 50х30)
Чтобы воспринять объемно это художественное сольфеджио, необходимое для прочтения музыкальных и визуальных сюжетов на полотнах художницы, стоит вспомнить о понятии архетипа, визуально-смыслового обобщения – Дерево, Дом, Небо, Солнце, Око и множество других. Их сумма в человеческом сознании слагалась от начала времен. Они абстрактны, и потому просты – Небо вообще, Дом вообще, Солнце вообще и прочая, а потому обладают бесконечным числом возможных ассоциаций, пока мы не начинаем детализировать обобщения, нанизывая на них субъективные уточнения. Чем больше деталей, тем менее лаконичными они становятся, и конкретика реализации лишает их символичности.
Композиция и палитра каждой из работ Ирины Алавердовой лаконичны и самодостаточны. Привычным предметам и явлениям природы она предоставляет максимальную возможность проявить свою изначальную, без ненужной детализации истинную сущность, где простота равна величию. К чему виньетки, превращающие замысел в вымысел, когда, используя путь ассоциаций и обобщений, в каждодневном, здешнем образе можно увидеть новые и новые ипостаси Бытия, вызванного к жизни Тем, Первым Словом. Многие вещи так привычны и естественны в нашей жизни, что мы позволяем себе роскошь их не замечать, не исследовать творчески – а для этого не обязательно быть ни художником, ни композитором, ни поэтом. Надо только иметь очи внутренние. Но не всем это дано, и тогда посредником в духовном познании мира через изобразительное искусство становится творческий дар художника. Он открывает нам во внешнем – сокровенное. И вот – сказанный-пересказанный в русской природе пейзаж березовой аллеи превращается в церковный зал. В нем стволы – череда органных труб, взлетающих под небесный купол храма, где непрестанно идет Божественная литургия во славу Создателя, а в разноцветье крон – видимая оком музыка, равенство тональностей которой утвердил новым музыкальным строем гений великого композитора.
Прелюдия и фуга соль мажор, ХТК, том II. Октябрь (холст, масло. 50х30)
Поэтическая простота «березового клавира» возвышенна и строга, изящна и радостна, как хвалебная песнь Небесам, которой пронизано все творчество Иоганна Себастьяна Баха. Невозможно слушать Баха и слышать его во всей полноте, не веря в Бога-Творца. Почему всегда хочется великую музыку соединить с пейзажем, ландшафтом? Архитектуру зовут застывшей музыкой. Пейзаж, ландшафт - разве это не есть нерукотворная архитектура природы? Что видел Бах, когда писал свои хоралы, прелюдии и фуги? Ведь так часто в творчестве у художников, для которых язык архетипов и символов звучит, как родная речь, названия картин включают понятия симфония, увертюра, соната, кода…
Дар видения музыки, отнесенной в эстетике к категории выразительного, в соединении с даром музыкального слышания изобразительного в творчестве Ирины Алавердовой вызывает аллюзии с творчеством одной из самых необычных, загадочно-сказочных личностей начала прошлого века – Микалоюса Константиноса Чюрлениса. Художник, композитор, поэт – он также раскладывал на холсте малый, привычный мир на архетипы вселенских обобщений. «У таких, как Чюрленис, “резервуар” художественного воображения, наполняющийся благодаря неизвестному нам аккумулятору творческой энергии, имеет как будто несколько каналов, по которым в процессе творения эта энергия устремляется вовне: один канал – музыкально-слуховой; другой – живописно-визуальный; третий – словесно-абстрактный»1, – пишет Феликс Розинер, писатель, поэт, эссеист, музыковед.
У таких, как Ирина Алавердова, похоже, работает тот же принцип восприятия Мироздания – через слуховые и зрительные образы одновременно.
Прелюдия и фуга фа минор, ХТК, том I. Апрель (холст, масло. 30х50)
Прелюдия и фуга фа-диез мажор, ХТК, том I. Апрель (холст, масло. 50х30)
Правда, в 1993 году Розинер пишет о «неизвестном аккумуляторе творческой энергии», но во втором десятилетии XXI века этот аккумулятор вполне известен – Дух Творца, метафизическая, сверхчувственная составляющая Вселенной. «..И тут кончается искусство и дышат почва и судьба», – сказал Пастернак. Когда то, что принято называть искусством, наполнено энергией этого аккумулятора, оно теряет искусственность и оживляет все, что попадает в поле его зрения.
«Березовый клавир Баха» в исполнении художницы – великолепная иллюстрация к музыкальной основе. Ирина рисует не собственно аллею, а заключенное внутри нее, озвученное, вибрирующее пространство. Смещается, плывет, меняя ритм и тональность, оно, а не деревья и тропа меж ними. Здесь конфигурации пейзажа – аккорды, где музыкальные интервалы – секунды, терции, кварты, квинты – прописаны расстояниями между стволами. Бемоли и диезы – смена цветовых тональностей. Так появляется еще одна ассоциация, а с ней – еще одна ипостась березового строя, уходящего в бесконечную линию перспективы: это нотный стан, но не линейный – пространственный, уходящий невесть в какие миры. Клавир, переведенный в зримые образы, – и инструмент, и нотная партитура. Если смотреть долго вдоль аллеи, образующей линии перспективы, то конечной точки, где они должны вроде бы сойтись, – нет, как нет даже намека на линию горизонта в разрыве между стволами. Он даже не размыт, он просто отсутствует. Вместо этого там, вдалеке – портал перехода, где земное объединяется со вселенским, и, отражаясь от Небес, звучит божественная музыка Баха.
«Солнце. Небо. Вода. Облака» - первая (бумага, пастель. 56х68)
«Солнце. Небо. Вода. Облака» - вторая (бумага, пастель. 39Х64)
В диптихе летнего и зимнего «Солнцестояний» над тропой аллеи висит полуденная звезда. Жаркая, червонная, как новенький золотой, летом, зимой она – странная бледная монета на голубовато-блеклых вымороженных небесах. И там и там она – последний аккордный звук, многозначная точка в конечной музыкальной фразе, на которой замирает взгляд, скользящий снизу вверх от начала тропы перед глазами, вдоль березового строя и выше, к небесам…
При еще более близком знакомстве с творчеством Ирины Алавердовой вновь и вновь возникают параллели с именами из Серебряного века. Вот еще одно: Александр Чижевский – художник, который рисовал Солнце. Ученый, художник, поэт, тонкий знаток музыки, он связывал все на Земле – от жизни Природы до эпохальных событий человеческой истории – с состоянием и поведением нашего светила. Ирина Алавердова, рисуя свою «Симфонию Солнца», идет по тому же пути. Для нее Солнце – объект духовного и философского исследования, и то, что она рассматривает мир именно с позиций архетипических обобщений, здесь так же несомненно в открытом перечислении того, что воплощалось Творцом, когда «Дух носился над землею».
«Солнце. Небо. Вода. Облака». Таких пастелей художница делает серию, они нарисованы, похоже, с одной точки, и, если их поместить рядом, получится что-то вроде кадрированной киноленты. Всё – плещущее море, облака, свет, тона и полутона меняется, но в изначальном значении своем остается прежним от момента Сотворения мира. Всё в нем имеет свое определение и взаимосвязано вовеки: Солнце светит с Неба, отражается в Воде, Вода, испаряясь, поднимается к Небу, превращается в Облака и так далее, и так далее, до конца времен…
Эти картины утверждают: единственный свет, который истинно существует в нашем пространстве, – это солнечный свет. Даже сияние Луны – всего лишь его отражение – пример тому диптих «Солнце, луна, земля, вода», а тень или тьма – только свидетельства его отсутствия. Ничего лишнего, только самое важное видит художница в этом подсолнечном мире. С одной стороны – бескомпромиссность, прямолинейность его лучей, с другой – трепетность подбора цветовых контрастов. Скажем сразу: иногда эти контрасты бывают достаточно экспрессивными, жесткими, но не теряют природного естества. Они могут быть укрупнены, эмоционально акцентированы, но никогда – вымышлены.
Иногда рядом с иными из листов цикла стоят строки из поэзии Максимилиана Волошина, но подписью в обычном понимании это назвать нельзя. Это особое родство. Духовная близость с Волошиным читается ясно: он был одухотворяющим все «язычником по природе», как он сам о себе говорил, но не мог существование «мыслить вне Христа». Он верил в духов природы и говорил о них Цветаевой: «Есть духи огня, Марина, духи воды, Марина, духи воздуха, Марина, и есть, Марина, духи земли». Сам – огненно-рыжий, с вьющимися, как языки тугого пламени, волосами, зеленоватыми светлыми глазами, он считал Огонь началом всех начал, живородящей субстанцией, и Ирина тоже принимает мир, исходя из личной духовно-религиозной основы, очень близкой к волошинской. Она рисует солнечный жар, который колеблется, плывет, меняет огненные тона – как ошибочно понятие, что, если пастельный, то непременно почти всегда сладко-пасторальный! – и безошибочно прилагает к своим огненным откровениям пламенеющие волошинские строки: «Заката алого заржавели лучи…», «Янтарных солнц, просвеченных сквозь просинь…» А потом солнечный огонь раскаляется до белизны и – «В волокнах льна златится бледный круг...».
Спираль как философское понятие развития, поступательного восхождения занимает немалое место в ее размышлениях о творческой природе Солнца. «Спираль. Начало. Восход», «Спираль Развитие. Зенит», «Спираль. Вторая фаза зенита», «Спираль Небес» – нам всегда кажется, что Солнце идет от восхода к закату по плавной дуге. Древний символ Солнца – Колесо Жизни, и у Алавердовой оно катится, раскручивая след – спиральный оттиск, который захлестывает собою поднебесье и проливается в мир той самой живородящей субстанцией. Солнце – «Шар мироздания», Солнце – «Око», Солнце – «Энергия жизни». Она нашла свои стилистические, узнаваемые приемы, а стилизация – удивительный художественный инструмент в талантливых руках.
Хотите понять глубже суть обыденного – посмотрите на него по-другому. Например, сквозь кристалл. Иногда на картинах Ирины Алавердовой – «Гармоника зенита», «Гармоника восхода» – возникают откровенно геометрические формы, неожиданно превращающие Небеса в призматические, сияющие гранями кристаллы. Их жесткая, многоугольная графика далека от прямого реализма и все равно – реальна. В них есть природный акцент, и символика не превращается в трудно читаемую абстракцию, потому что логически привязана к действительности: искрящимся, многократно отраженным в хрустальных гранях Солнцем залиты Вода и Земля, где видимы «И сих холмов однообразный строй, / И напряженный пафос Карадага…» – «О, Киммерии темная страна…»
«Гармоника зенита» (бумага, пастель. 50Х77)
«Гармоника восхода» (бумага, пастель. 50Х77)
Вот так, постепенно узнавание творчества Ирины Алавердовой – кому угодно, пусть поспорят! – подводит к мысли, что она смотрит на современный мир откуда-то из Серебряного века, и эта временная отрешенность вместе с ее активным творческим участием в жизни сегодняшней культуры дают совершенно оригинальный результат. Она достоверно видит внутренний мир явлений, внимательно, бережно следуя своей тончайшей творческой интуиции, находит верные профессиональные технические приемы и с их помощью передает на квадрате холста, на листе бумаги собственный опыт познания Бытия. Сейчас это называют метафизической сутью вещей, но Пушкин говорил проще – магический кристалл, а Волошин определял как магию творчества.
«Эра Водолея. Инь» (холст, масло.100х100)
«Эра Водолея. Янь» (холст, масло.100х100)
«Гармония» (холст, масло.90х100)
Цикл «Эра Водолея» – еще один воплощенный в творчестве результат такого взгляда через магический кристалл. Диптих «Эра Водолея. Инь» – «Эра Водолея. Янь» – два синих Ока, глядящих с лица Единого Бога, где золотые карпы – в восточной мифологии символ мужского начала как созидающего держателя здешнего мира, своим вращением созидают водоворот жизни, уходящий в глубокий зрак Творца Вселенной… Так раскручивается в уже виденных нами спиралях «Симфонии Солнца» тайфун Жизни на пространстве Вселенского океана. Но то был Огонь, а это – Вода. Два животворящих начала встречаются на Земле, от их соединения рождается Воздух, и начинается Жизнь: «И увидел Бог, что Он создал, и вот, хорошо весьма. И был вечер, и было утро…» (Быт. 2; 31). И снова – инь-яньская симметрия: «Начало движения вправо», «Начало движения влево», ибо ничто не живет одно без другого, и мировой баланс двуначалия Всего снова и снова запечатлен Ириной Алавердовой в созданном ею порядке символов и ассоциаций.
«Площадь Лувра. Париж» (холст, масло. 89х130)
«Конюшенная площадь. СПБ» (холст, масло. 89х130)
Те, кому довелось немало путешествовать, бродить и наблюдать, различать и сравнивать, рано или поздно приходят к выводу: есть немало мест, где с какого-то ракурса внезапно открывается их почти фотографическая близость. «Питер – Париж» – в этом цикле Ирина Алавердова открывает нам уникальную возможность увидеть взаимные отражения «Площади Лувра» и «Конюшенной площади», «Домов на Фонтанке» и фасадного ряда «Отеля де Виль». Она с геометрической точностью вычленяет главное в архитектурно-ландшафтных соотношениях и безошибочно составляет из них тандемы – «Дворцовая набережная» и «Набережная в Париже», «Мост в Санкт-Петербурге» и «Мост в Париже». Но тем не менее, если сравнивать палитру, которую она выбирает для Северной столицы, с палитрой не менее гордой столицы – Парижа, предпочтение явно отдано граду Петрову – тут и тона теплей, и вода зеркальней, и Фонтанка явно ближе сердцу, и знаменитый серый тон Парижа – «В дождь Париж расцветает, будто серая роза» (снова Волошин) – все равно уступает бело-охряному классицизму Петербурга…
«Сад в Армении» (холст, масло. 65х73)
«Арарат и туман» (холст, масло. 90х100)
Особняком – ее армянские пейзажи, они, в отличие от экспрессивных, эмоциональных тонов Киммерии, реалистичной палитры питерско-парижского цикла, приглушены, спокойны. «Сад в Армении», «Арарат и туман», «Ахпатский монастырь» – слышно, как над монастырскими стенами и древними горами, где укрыта Гегардская обитель, летит ветер, выдувая свою мелодию сквозь деревянное тело дудука… Да, видно, Ирина любит Москву – алую, краснокаменную, Питер, Париж. Всей душой предана Киммерии – это все отражено, запечатлено и останется, но скромные армянские пейзажи трогательны простотой и глубиной нежнейшего родственного чувства, которое никогда не бывает без горчинки ностальгии, и поэтому в них есть нечто, что хочется назвать возвращением домой…
Потрясающий фильм об Ирине Алавердовой. Художница рассказывает о себе и параллельно пишет картину.
…У каждого художника есть личная тропа в лабиринтах познаваемой Вселенной. Ступив на нее, он становится и учеником, и со-творцом с Высшим, слыша в земных пределах Его музыку, поэзию, находя в каплях здешнего океан Вселенной. Ирина Алавердова нашла свой узкий путь в ее лабиринтах и теперь идет по нему, ведомая тонкой и точной интуицией. Ведь смысл и задача творческого процесса – постижение мира. Когда это так, то дарованный свыше талант – тонкий чувствительный инструментарий, посредством которого художник, как демиург, творит свою часть Беспредельности, открывая ее зрителю.
Елена Кузина.
___________________________________________________ 1 Феликс Розинер. Искусство Чюрлениса. М.: Терра, 1993. С. 11.
<< вернуться в начало
Наш адрес: Москва, Плотников переулок, 12, лобби отеля "Арбат"
Икона Николая Чудотворца Икона Матроны Московской Икона Божьей Матери
Икона Петра и Февронии Казанская икона Божьей Матери Владимирская икона Божьей Матери Иконы Святых покровителей Икона Архангела Михаила Икона Пантелеймона Целителя Икона Сергия Радонежского
Икона Иисуса Христа Икона Богородицы Икона Умиление Икона Семистрельная Семейные иконы Именные иконы Иконы Святых
